Рассказываем про четыре города, которые редко называют модными, но именно там зародились идеи, которые сформировали ту fashion-индустрию, которую мы имеем сегодня. А вы всегда можете отправиться туда за вдохновением.
Азамат Нурмагамбетов, город — Астана, путешественник, основатель @nomadcenter
За последние несколько лет мой стиль сильно изменился. Точнее сказать — сформировался. Он рос вместе со мной, вместе с моими путешествиями, моим окружением, моими новыми взглядами на себя и мир.
Путешествия — это не просто про «посмотреть», а про «стать». Я замечал, что хочу соответствовать местам, в которые попадаю. Городам, отелям, улицам, музеям, ресторанам. Хочется быть частью этой эстетики, говорить с миром на одном визуальном языке.
С каждой поездкой во мне что-то менялось — в характере, в ментальности, и, конечно, в стиле. И сейчас, как никогда, меня интересует мода. Но не как индустрия, а как способ говорить о себе без слов.
Я мечтаю однажды побывать на fashion week — в Париже, Милане, Лондоне или Нью-Йорке. Не просто ради шоу, а ради ощущения: быть внутри, почувствовать эту энергию, вдохновение, скорость.
Недавно я уже писал статью о мужском шопинге за рубежом. А сегодня хочу поделиться с вами другим взглядом на моду — не через подиумы и тренды, а через города, которые сами по себе стали источниками стиля. Неочевидные, не громкие, но невероятно мощные.
Эта статья — о местах, где стиль не случается, а рождается. Чтобы глубже раскрыть эту тему, я попросил поделиться своим взглядом моего друга — Антуана Димитрова. Антуан — крутой стратег и голос индустрии люкса, выпускник London College of Fashion. Он говорит о моде так, как другие о философии: точно, жестко и по делу. Верит в силу контекста, нюансов и деталей, а также знает, где заканчивается тренд и начинается стиль.
В этой статье он расскажет о городах, которые не называются модными столицами, но где мода действительно рождается.
Антуан Димитров, стилист, руководитель Lunar HARE Agency в Казахстане
Многих из нас с детства дрессируют на географию моды, особенно зумеров с обширным информационным полем: Париж, Милан, Нью-Йорк, Лондон. Эти города — как театральные VIP-ложи: претенциозные, официальные, обвешанные завлекающим расписанием fashion week. Те, кто чуть искушеннее, знают, что настоящие открытия давно происходят в Токио, Шанхае, иногда в Сеуле, где кутюр уже давно в контакте с субкультурой.
С вами я хочу поговорить о совсем других точках. О тех, где мода не «происходит», а возникает — глубоко, бесшумно, почти интимно. Городах, которые не пытаются казаться модными, потому что в их истории мода и костюм как культура были до того, как это стало индустрией. Где образы рождались из тишины монастыря, жаркого песка, аскетичный архитектуры или деревенской строгости, а не из-за кулис модного ателье.
В этом тексте — мои личные координаты силы. Антверпен, Гетария, Маракеш, Тунис. Странные столицы великой моды, которые никто не называл столицами. Но все изменилось, когда в них родились имена, изменившие саму анатомию одежды.
Почему мода рождается именно здесь
На мой взгляд, мода — это не только про индустрию, а скорее про культуру. Город становится колыбелью моды, когда его ландшафт, история, атмосфера рождают у людей потребность говорить о себе через форму и материи. Там, где идентичность — там мода, а не просто тренд.
Одежда — это всегда конструкция, даже если это мешок с дыркой для головы. А любая конструкция — это архитектура и форма. Форма одежды всегда отзеркаливает архитектуру места, где зарождается — будь то полностью силуэт или его элементы. По моим наблюдениям, там, где дома строгие — там резкие линии. Где жизнь замедленная — там ткань струится, а не натягивается вокруг тела. Архитектура и одежда идут рука об руку.
Антверпен
Антверпенская шестерка — это Анн Демельмейстер, Дрис Ван Нотен, Вальтер Ван Бейрендонк, Дирк Бикембергс, Дирк Ван Саен и Марина Йи. Иногда говорят о пятерке, но правильнее считать их шестью. А по сути, могла бы быть и семерка, если бы рядом официально стоял Мартин Маржела, учившийся там же, но пошедший своим радикальным путем в сторону деконструктивизма и моего фаворитизма — краш 100%!
Их общий вклад в том, что эти люди сместили акцент в моде от красоты к интеллекту.
Одежда стала высказанным состоянием, а не витринной вещью: сложной, архитектурной, рефлексивной.
Это произошло не случайно: Бельгия 80-х — страна на изломе идентичности, между прошлым и будущим. Антверпен дал им пространство быть странными, тихими и не похожими на Париж. В итоге именно эта странность и стала новой нормой в моде, в которой мы живем и по сей день.
Гетария
Гетария стала не просто родиной Кристобаля, но и его первой архитектурной школой. Узкие улицы, массивные каменные дома, строгие линии береговых церквей — все в этом месте подсказывало, что форма должна быть вечной, а не эфемерной. В Испании начала XX века архитектура всегда стояла на стороне тяжести, массивности, монументальности: от ренессансных соборов до сухого, аскетичного модернизма баскских строений. Здесь не было излишней игры в красоту — здесь был культ чистой структуры.
Баленсиага впитал эту тяжесть и эту простоту неосознанно: через атмосферу, через ткань своего детства. Как в архитектуре того времени появлялся новый суровый язык модерна, так и его одежда начинала говорить на языке скульптуры: не украсить тело, а создать его новый рельеф, желательно будоражащий ум.
В те годы Испания была страной драматического искусства и церемониальной культуры — Веласкес, Гойя, Муньос Деграйн были его визуальным кодом. Все было подчинено ритуалу формы: плащи, мантильи, строгие темные ткани — архитектура тела через текстиль. На этом фоне Баленсиага был не исключением, а продолжением этой традиции: он шил не платья, а пространства вокруг человека.
Когда он пришел в Париж, он не учился у моды — он привнес туда архитектуру тишины, выстроенную на прочном испанском каркасе. И именно этот каркас до сих пор держит его имя вне трендов. Конечно, с приходом новых дизайнеров в Дом может показаться, что наследие утрачено, но истинный фанат заметит отсылки к культовым формам. Кстати, из последних новостей — в Доме снова смена дизайнера, но пока что его имя — тайна для широкой публики.
Маракеш
Маракеш стал частью мифа Сен-Лорана, но ирония в том, что сам он туда ехать не собирался. Вдохновение, за которым потом будут гоняться тысячи дизайнеров и искать референсы, возникло не из жажды открытий, а скорее из сопротивления им. Инициатором поездки был Пьер Берже — человек, который лучше всех понимал, что творческая плотность растет там, где ломается привычная оптика.
Когда Сен-Лоран впервые оказался в Марокко, он оказался в мире, где свет растворяет углы, где дома строят не для фасадов, а для внутренней тени, где воздух сам лепит ткани вокруг тела. Маракеш не покорил его сразу, скорее он был в ужасе. Но позднее Марракеш размягчил его. Как жара размягчает металл.
Архитектура города простая, тяжелая, безжалостная к лишнему — нашла в Сен-Лоране новое русло. Его линии стали мягче, краски насыщеннее, а одежда способной дышать вместе с человеком, а не с идеей о нем.
Купив сад Мажорель, Сен-Лоран фактически оформил встречу с миром, которую вначале даже не искал. И это хороший урок всем читателям: иногда величайшие трансформации происходят тогда, когда вы позволяете миру поглотить вас вопреки вашему желанию. Путешествия открывают не новые города — они открывают новые формы нас самих.
Тунис
Когда мы говорим об Азедине Алайе, важно понимать, из какой ткани он сам был соткан. Он родился в Тунисе, в VIP-тунисской семье, где эстетика была частью быта — не как роскошь, а как нечто само собой разумеющееся. Его рост в 155 сантиметров дал ему особую чувствительность к пропорциям, к масштабу тела в пространстве. А южный Тунис дал ему понимание, что ткань — не просто декор, а продолжение человека.
Там, где стены домов строили, чтобы удержать свет и прохладу, одежда рождалась из тех же принципов. Лаконичность, функциональность, уважение к телу. Все, что потом будет у Алайи в его знаковых вещах в виде пластики «второй кожи», это безупречное обтекание движений начиналось не в Париже, куда он переехал позже, а там, среди тунисских улиц.
Он учился на скульптора в Тунисе, и это, мне кажется, главный ключ к его пониманию. Он никогда не относился к одежде как к поверхности. Для него платье было архитектурным элементом, продолжением анатомии. Он не шил по лекалам современной моды, он лепил форму вокруг реальной женщины, поэтому почти сразу стал актуальным для всех.
Когда он приехал в Париж, без связей, без громкой фамилии, его настоящими союзниками стали сами женщины — от актрис старого Голливуда до моделей новой волны, для кого он стал другом и протеже. Они первыми почувствовали, что он предлагает им не просто новый силуэт, а новый способ быть сильной, не отказываясь от своей телесности.
И в этом, мне кажется, Тунис никогда его не отпустил. Алайя остался верен той логике, в которой ткань уважает тело, не диктует ему форму, а помогает звучать в ней свободно.
Локальные места против глобальных подиумов
Большие столицы создают тренды. Маленькие города — смыслы. Глобальные индустрии привлекают внимание. Локальные культуры формируют вкус. Настоящие дизайнеры не «делают моду» — они выражают свою географию, культуру, ощущения. Их работы — это след на карте, который не исчезает после сезона. Это маркеры глубины.
География — это пальто или зонт, которые мы надеваем или берем с собой, покидая дом. Она формирует визуальный рефлекс дизайнера еще до того, как он сделает выбор. Настоящие творцы всегда возят свою культуру с собой. Они переводят ее на новый язык и адаптируют под местные запросы. Но говорят со своим специфичным акцентом.
Большие столицы продают высокие скорости. Маленькие города дарят глубину. И иногда одно платье из рыбацкой деревни меняет моду больше, чем сотня трендов в Париже. Подумайте, какой предмет костюма родом из Казахстана поменял мир моды? Верно: орнамент.